Самые яркие воспоминания – из детства.
Мои родители не очень жаловали детский сад, обе мои бабушки умерли давным-давно (одна – еще до гражданской войны, другая – до Великой Отечественной), и в детстве у меня были няни. Две из них стали большими друзьями нашей семьи. Одна из них была простая и мужественная одинокая женщина, похоронившая близких в войну; вторая, особенно в детстве любимая мной, – семейная, утонченная, аристократичная. Мой отец горячо подружился с ее мужем. Часто они встречались, проводили вместе праздники, забегали друг к другу поговорить, а когда мне было 4 года, вместе построили дачу для нашей семьи.
Мужа моей няни звали Михаил Николаевич. Михаил Николаевич был старше папы на 10 лет и называл его молодым человеком. Было в то время моему отцу 56, а Михаилу Николаевичу, соответственно, 66 лет. Михаил Николаевич был строен, подтянут, ладен, носил темно-серые рубашки, которые очень ему шли, замечательно работал. Он соорудил на свежем воздухе, за будущей дачей, станок, на котором стругал для дачного домика доски, он же сделал дачную мебель, делал все быстро и вообще, кажется, тактично всем заправлял. Работал бескорыстно, «для удовольствия». С папой они первоначально сошлись на почве Китая: отец прослужил уже после войны в Китае более 5 лет, а Михаил Николаевич – лет семь-восемь.
Они могли бесконечно обсуждать Китай, китайцев, китаянок. Свои первые знания о рисовых полях, заливаемых водой, о бамбуке, о лаковом, камфарном, тиковом, тутовом, сальном деревьях, о красном и черном сандале, о древовидных папоротниках китайских лесов, о китайской кухне получила тогда. От них узнала о том, что в стране иероглифов все буквально (например, наше слово «пейзаж», звучащее по-китайски «шань шуй», переводится как «горы и вода»), услышала об архитектуре Китая (крышах с загнутыми кверху краями, это называлось «крылья летящей птицы»). Мужчины говорили о Тибетском нагорье, Гималаях, Джомолунгме, о Желтой, Великой и Жемчужной реках, о холодных зимах и жарком лете, о летних муссонах приморского Китая, об амурском коте и золотистой обезьяне, о Конфуции, о том, что китайцы – дружелюбная и трудолюбивая нация. Говорили о преданности китайцев государству (как сын предан отцу), о слепой, патетической вере в схемы («шесть неизменных норм отношений», «три вида непочтительного отношения к старшим» и т.д.). Что-то еще о театре и искусстве, но тогда во мне это не отложилось.
Острее всего запомнила их рассказы о пожилых китаянках с ножками 3-5-летнего ребенка – «сантиметров восемь, не больше», «ну восемь-двенадцать». «И вот идет она, а ее качает ветром». Маленькие женские ножки, считавшиеся ранее эталоном приличного тона, особенно в знатных семьях, достигались тем, что на маленькую девочку в раннем детстве надевались деревянные колодки, не снимавшиеся до тех пор, пока нога не переставала расти. Отчего-то я с большим волнением и грустью слушала об этих легких женщинах, почти не выходивших из дома, потому что им было тяжело ходить. Папа и Михаил Николаевич, увлекшись разговором, брали меня на руки, просили разуться и показывали друг другу размер: «Вот как у Танюшки, а бывало и меньше». В это время мне делалось особенно грустно.
«Папа, – попросила я как-то, – сделай мне колодки. Хочу, чтобы ножка была как у китаянки». Папа и Михаил Николаевич расхохотались. «Поздно, – сказали они, – слишком большая. Надо было раньше». И я искренне пожалела, что не сообразила обратиться с подобной просьбой раньше. Должно быть, было в их рассказах о китаянках что-то еще, какая-то загадка, таинственная нежность, дух какой-то особый присутствовал. Я в те дни часто подходила к зеркалу, искала в себе то, о чем они рассказывали, мне очень хотелось быть похожей на маленькую китаянку. Но почему-то больше всего запомнились эти ножки.
Более 20 лет нет на этом свете моей няни, и нет уже ни мужа ее, ни моего отца; что же мне до сих пор так грустно бывает, когда я вспоминаю тех пожилых китаянок с маленькими ножками?
Татьяна Гоголевич
фото: Площадь СвободыПлощадь Свободы