В год 100-летия революции театр «Колесо» открыл свой 30-й сезон премьерой по роману Николая Островского «Как закалялась сталь».
Художественный руководитель театра Михаил Чумаченко определил жанр своей постановки как «история одной жизни» – просто и незамысловато. Переводить ли жизнь в житие – это уже выбор зрителя. Потому как очень многое здесь зависит именно от него. Ведь накануне премьеры Михаил Николаевич не зря сказал:
– Россияне разделились на два поколения – тех, кто читал роман, и тех, кто не читал…
Те, кто не читал, исходя из примера выпускницы-медалистки, приведенного Чумаченко, полагают, что роман – о металлургии. Но и они в чём-то правы. Как закалялась сталь, да и, наверное, сейчас закаляется? Попеременным максимальным разогревом и охлаждением, после чего становится прочной и несгибаемой. Так и с людьми – потом из них «гвозди бы делать». Только ведь куда эти гвозди потом вбивать – не они решают, хотя порой убеждены в обратном…
Я из поколения тех, кто читал, а потом прочно забыл почти всё, кроме того, что главный герой романа Павка Корчагин сражался за революцию, строил узкоколейку в нечеловеческих условиях, из-за чего сильно болел, рано умер, а напоследок произнес (а возможно, это автор) фразу, навеки отпечатанную в памяти:
– Самое дорогое у человека – жизнь. И прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…
Не скажу, чтобы мое поколение жило в постоянном равнении на тот манифест. Это, говоря словами основоположника революционной идеологии, не догма, а руководство к действию. Лучшие просто старались жить именно так, ведь не обязательно без крайней необходимости бросаться на дзоты.
Вот и Павка, помнится, вовсе не совершал «разнообразных подвигов», как написал в сочинении один современный восьмиклассник. Он – жил: то в условиях неимоверно горячих боев, то столь же холодной подлости и приспособленчества своих же бывших соратников. И не менялся, не соглашался, не примирялся, терпел боль и отказывался от любви, так как был уверен: не до личной жизни сейчас, нужно строить социализм.
– А в социализме мы не встретимся, потому что ты сдохнешь в этой грязи! – в запальчивости кричит Корчагину (актер Владимир Губанов) его ровесник Игнатов (Виктор Шадрин), бросающий свой комсомольский билет чуть ли не на шпалы той самой узкоколейки.
И тоже ведь поступок: это вам не при Ельцине краснокожую книжечку сжигать!
Режиссер показывает жизнь, в которой у каждого своя правда, рискуя тем, что в итоге зритель с горькой усмешкой скажет:
– И зачем?
Зачем Павка закалялся, как сталь, умер в 32 года, разве он изменил в результате мир к лучшему? А может, правы Автоном Петрович и Афанас Кириллович (Андрей Чураев и Сергей Максимов)? Эти персонажи никак не пересекаются по сюжету с Корчагиным, они служат фоном, символом массы обывателей, приспосабливающихся к очередной власти.
В самом начале спектакля школьница (Елена Добрусина) зачитывает сочинение на тему «История Советской власти»:
– Троцкий оказался предателем, Бухарин, Каменев и Зиновьев выслали его из СССР, потом оказалось, что Бухарин, Каменев и Зиновьев – предатели и враги народа, их расстреляли по приказу Ягоды, потом…
И так до Горбачева. Продолжение, впрочем, следует. Поэтому, повторю, кто осудит Автонома Петровича и Афанаса Кирилловича, кто из электората?! Кому охота погибнуть, как погиб жалкий и трогательный парикмахер Шлёма Зельцер в блестящем исполнении Романа Касатьева?
Кстати, роль Шлёмы совсем небольшая, как многие прочие, столь же яркие актерские работы в спектакле. Но из них две особо хочется отметить: народных артистов Виктора Дмитриева и Евгения Князева. Совсем крошечная роль редактора в исполнении заслуженной артистки Ольги Самарцевой содержит больше жизненной правды, чем ее вторая роль – Советская власть. Да, у режиссера есть и такой персонаж, и он по замыслу, я полагаю, жестко схематичен: стремительно проходящая по сцене дама в красном платье произносит кусочки программных речей Ленина и Луначарского о школе, крестьянстве и половом вопросе. Они порой звучат весьма злободневно, например:
– В школе царят формализм и лицемерие. Всё как у взрослых: говорится одно, думается другое…
Бывший боец, а нынче функционер-приспособленец Туфта (Петр Касатьев), развешивая утрированно лишенные смысла лозунги типа «Здурф кр мжр!» и тому подобные тексты, поясняет, что из членов партии Павку исключили по ошибке:
– Вступишь по новой, это же простая формальность!
Зато пообедать предлагет в закрытой столовой.
– Я добьюсь, меня в партии восстановят, и я не для того в нее вступал, чтобы по закрытым столовым ходить! – отвечает герой.
Нормальная реакция? А другой бы пожал плечами: подумаешь, формальность, ошибка, только вот опять справки собирать…
На бюро разбирают поступок комсомольца, сломавшего дорогое импортное сверло. Персонажи отстаивают противоположные мнения – уволить или поругать без огласки, ведь свой. Жестикулируют гротескно, как роботы, говорят так же. Врывается Павка, хромой, но контрастно живой! Заявляет: мол, со своих еще строже надо спрашивать, ведь комсомольцы – авангард, пример для молодежи. Но его мнение неавторитетно!
И по ходу всего спектакля постановщик не тычет нас носом, убеждая «делать жизнь с кого». Мы в полном праве выйти из зала с чувством жалости к парню, ставшему жертвой идеологии, – фанатику или… святому?!
Мне, кажется, теперь понятно, почему «Как закалялась сталь» называли «красным евангелием». Потому что, осмысливая святое писание, наверное, каждый из нас тоже задавался вопросом «Зачем?» Зачем были страдания Христа и его распятие, если люди всё равно не стали лучше?! И мы с готовностью и верой принимали его заповеди, одновременно считая их выполнение не догмой, а руководством к действию. А еще – мы в глубине души вообще сомневались, существовал ли Христос на самом деле…
– Пишу автобиографический роман, а мне скажут: «Ты создал сверхгероя, каких в жизни вообще не бывало».
Это цитата из писем самого Островского, звучащих в спектакле.
Старик-извозчик (Евгений Князев), услышав, что Павка хочет стать писателем, кривится и говорит:
– Много букв писать хочешь? Зачем?! Людей обманывать?!
– Не обманывать. Правду писать, – отвечает Павка.
– А что правда? Ты знаешь?
Павка молчит, чуть пожав плечами. Да, если бы Евангелие было автобиографическим произведением, мы бы еще меньше в него верили… Но, как сказал современный, ныне опальный поэт, «если веришь – то веришь, не зная, если знаешь – то знаешь, не веря».
В нарочито скудном, плакатном стиле решено оформление спектакля, в нем всего три света – красный, белый и черный, из реквизита на сцене – передвижные рамы с прожекторами. И, как противовес мраку и трудностям жизни, под занавес всплывает огромный алый транспарант с надписью «Будущее принадлежит нам!» Безусловно. А вот какое будущее? И чьи жертвы сделают его светлым?!
Надежда Бикулова, «Вольный город Тольятти», № 38 (1166) 29.09.17
