Актриса Юлия Рутберг рассказала читателям «Площади Свободы», почему она не желает быть хорошенькой красавицей.
Юлия Рутберг — величина в театральном мире бесспорная. С абонементом № 14 «Звезды театра и кино» в 25-м сезоне слушателям Тольяттинской филармонии вообще крупно повезло. В апреле ждем потрясающего мхатовского виртуоза Авангарда Леонтьева. В феврале вместе с актрисой Театра Вахтангова Юлией Рутберг вспоминаем великие стихи и присматриваемся к ее судьбе.
Долой жвачку
— Не секрет, что мы с вами перестали читать, — огорчается Юлия за всех нас. — Времени у нас нет, работаем много, телевизор много смотрим. И это ужасно. И это перекинулось на наших детей. Маленький человечек должен понять, для чего нужно читать, потому что книга — это собеседник, друг. Но у него появилась кнопка удовольствия. Нажимаешь на кнопку, и вот тебе айфон, айпэд, компьютер, где выдается любая информация. И что делают наши дети? Вместо того, чтобы прочитать «Войну и мир» Толстого, они нажимают кнопку удовольствия и получают краткое содержание, рассказанное каким-то дядей или какой-то тетей. И это не их собственные мысли по поводу первоисточника, а чья-то жвачка, чтобы они ее дожевывали. Это ужасно. Потому что мы все хотим, чтобы дети были лучше нас, умнее нас, и правильно делаем.
— Кем растите своих детей?
— Они обязаны стать хорошими людьми. Обязательно. Настоящими, порядочными людьми. И личностями. А все остальное пускай выбирают сами.
— К театру это не имеет отношения?
— У меня сын учился в театральном, но ушел, потому что с его точки зрения это не мужская профессия.
Буду цветной
— Когда я была юной, в Советском Союзе в любом универмаге продавались вещи трех цветов — серого, коричневого и черного, — говорит Юлия. — И все, что было цветным, новым и красивым, надевалось только на праздник, чтобы не запачкать, не помять и не порвать. Однажды, мне было лет двенадцать, мне подарили костюмчик: синий пиджачок, синие брючки, оранжевую водолазку. Красота несусветная! В общем, я надела все это раз пять в гости и… выросла. И было очень обидно, потому что, когда мне было еще четыре года, мы с мамой гуляли по Столешникову переулку, туда подъехала пожарная машина красного цвета, и из нее выскочили пожарные в красных костюмах. Я в совершенном восторге спросила: «Мама, а кто эти дяди? «Это пожарные, доченька», — ответила мама. «Когда я вырасту, я стану пожарным», — заявила я. «Почему?» — спросила мама. «Мама, они в красном. А я так хочу быть цветной», — ответила я.
Угол или овал?
— Отрочество — это время, когда царит школа. Школа — это прекрасное заведение, где всех причесывают под одну гребенку. Но каждому в школе наверняка повезло встретить одного, двух, а может, и нескольких удивительных учителей. И эти люди смогли открыть для нас форточку, окно, дверь, а иногда и врата в какую-то другую свободу. Для кого-то это была биология, для кого-то — физика, мне повезло с литературой. У нас с шестого класса была поразительная учительница литературы — Лидия Николаевна Гражанкина. Дивная, прекрасная, она читала нам огромное количество стихов не по программе. Благодаря ей мы два раза в неделю обязательно писали сочинения и один раз в две недели — сочинение на свободную тему. Лидия Николаевна оставляла нас на сорок пять минут один на один с листом чистой бумаги и требовала, чтобы мы размышляли и думали сами.
И вот однажды в восьмом классе мы пришли на урок литературы и увидели, что доска разделена мелом на две части. На одной стороне доски было написано: «Павел Коган. Угол». А с другой стороны – «Наум Коржавин. Овал». Она предложила сравнить две геометрические фигуры, два способа взаимоотношения с миром, два эмоциональных поля. Ну что тут говорить про меня, четырнадцатилетнюю? Какой овал? Я сама состояла из углов. Конечно, угол. А от четырнадцати до пятидесяти я полюбила овал. Как малый мир, в который ты можешь спрятаться, где ты можешь быть собой. Овал — тишина и покой. Но это не отменяет того, что в него по-прежнему и беспощадно врезаются разные углы.
Ай да Пушкин!
Юлия Рутберг весь вечер читала стихи, ни разу не заглянув в шпаргалку или книжку. И пела. Пела Вертинского, Окуджаву. А параллельно рассказывала о себе. Среди правдивых историй о ней самой — случай, когда ее попросили прочитать что-нибудь из Пушкина очень большому собранию его потомков. «И тогда я пошла в усадьбу Хрушева — Селезнева и молила Александра Сергеевича, чтобы он дал мне знак, что я — не городская сумасшедшая, что он согласен с тем, что я решилась делать. А я твердила: «Пожалуйста, ну пожалуйста, Александр Сергеевич, дайте мне знать…». Поднимаю голову, и… как та свинья под дубом, вижу, что все это время на стене было написано: «А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеевичем поужинать в «Яр» заскочить». Булат Шалвович Окуджава. Я просто подпрыгнула от радости и теперь уже знала, с чем идти на встречу».
Не давите авторитетом
— Юлия, благословение Александра Сергеевича вы получили. А доводилось ли вам просить о чем-то других великих, когда вам выпадали такие роли?
— Да. К Фаине Георгиевне обращалась, чтобы она меня оставила в покое, не придавливала. Авторитетом. Как каменная плита. (Речь о многосерийной картине «Орлова и Александров», в которой Рутберг исполнила роль Фаины Георгиевны Раневской.) Чтобы отпустила. Я ей обещала, что я смогу и буду работать честно. Буду защищать ее. А то она взялась за меня капитально, я слово «мама» не могла сказать нормально.
— Такой вот уровень волнения?
— Да, волнение. Непростая это задачка — сыграть Фаину Георгиевну Раневскую. Она, кстати, и сама вела беседы с Пушкиным, да еще какие!
Артист — это перевоплощение
— Юлия, говорят, что вы обожаете парики?
— Парики? А я их не обожаю. Это вынужденная мера для того, чтобы меняться в кадре. Я не могу быть все время похожей на себя. И я настаиваю на париках, разных, разного цвета. В зависимости от эпохи, стиля, национальности и страны, из которой этот персонаж.
Ну что же это такое: включаю я телевизор, и одновременно на первом и втором каналах вижу — играют хороший артист и хорошая артистка. Только артист рубашечку сменил и галстучек, а артистка-то была в платьице, а теперь в брючках. Ну ребята, окститесь! Артист — это перевоплощение.
А я не хочу быть хорошенькой, красавицей, миленькой. Я человека хочу сыграть. И если нужны морщины, я их делаю. Если нужна седина, я делаю седину. Если нужны переломанные пальцы, я специально их забинтовываю, чтобы пальцы были некрасивыми. А кто мне дал такое право — сусальным золотом покрывать человеческие жизни? Это неправда. Это неправда! Я думаю, что артистка и человек — это просто два разных мира.
— И в эту минуту мне хочется усомниться в том, что вы полюбили овал…
— Усомниться? Нет, нет, полюбила, полюбила… А то бы я здесь говорила «Ненавижу все, ненавижу! Ррр…»
Яга мирового уровня
Юлю нисколько не смутил вопрос об отношениях с возрастом:
— На самом деле меня господь уберег быть красавицей, и вообще я — характерная актриса. А это значит в равной мере и смешные, и трагические «я в предлагаемых обстоятельствах». Понятно, что я никогда бы не смогла сыграть Красную Шапочку. Мне бы, конечно, предложили Бабу-ягу. И слава богу. Потому что Баба-яга — это уровень мирового репертуара. А вообще-то… я совершенно спокойно к этому отношусь. Мне кажется, что стареть человек должен достойно. Бог не зря дал тебе твое лицо, и не надо превращать его в общепринятое место.
Погорячее с… дыней
— Юлия, в вашей биографии есть приз за лучшую любовную сцену. В «Хлестакове», если я не ошибаюсь.
— Да, в номинации «Некоторые любят погорячее». Это приз за сцену Анны Андреевны и Хлестакова.
— Неожиданно.
— Чего ж тут неожиданного? Мы с Максимом Сухановым играли так, что там люди падали в обморок от хохота. Это был выдающийся спектакль Володи Мирзоева, который назывался не «Ревизор», а «Хлестаков». Он заканчивался с приездом Хлестакова. Мы его играли восемнадцать лет, получили за него все возможные призы, которые только существовали на то время. И что там творилось! Вот у нас была эротическая сцена с дыней, руками никто ни до кого не дотрагивался. Что было в зале, я вам передать не могу. Ну очень смешной спектакль! Потому что во время него работает наша фантазия. Самое прекрасное, когда спектакль пробуждает фантазию. Кода ты помещаешь зрителя в питательную среду, и он начинает дофантазировать. Не надо все разжевывать зрителю. Не для того существуют спектакль и искусство. Искусство создает коридор, направляет человека. На этом и «Медея» во многом построена.
— Сложно было решиться на «Медею»?
— Решиться было нетрудно, трудно доползти до конца, до выпуска. Но это очень хороший спектакль. Великолепный! И он идет с невероятным зрительским откликом. Римас Туманис отнесся к нему очень трепетно. Спектакль просто «на руках внесли в театр».
У меня в театре — замечательные партнеры. Язона в «Медее» играет Гриша Антипенко, который первый раз вот так серьезно пришел в театр, а его сразу взяли в труппу. А в «Крике лангусты» Жоржа Питу играет Андрей Ильин, который тоже только пришел к нам, и тут же Римас Туманис сразу пригласил его в театр. Это говорит о том, что мы там собираемся не для того, чтобы хорошо проводить время, а по художественным сопряжениям.
Наша справка
Юлия Рутберг — народная артистка России, лауреат театральных премий «Чайка» и «Хрустальная Турандот». С 1988 года начала работать в Театре им. Вахтангова.
Бог не зря дал тебе твое лицо, и не надо превращать его в общепринятое место.
Наталья Харитонова, «Площадь Свободы»
mail-ps@mail.ru