Я просто так живу, честно

детский врач

Брать интервью у руководителя службы детства Тольяттинской городской клинической больницы №5 Марины Фридман легко – за словом в карман главный педиатр не полезет никогда. А вот излагать потом беседу на бумаге сложнее – ну в самом деле, не ставить же после каждого ответа сноску «улыбается»? Тем более что оттенков у этой улыбки более пятидесяти, а ответы мгновенно переходят с иронично-шуточного тона на полный серьез – и обратно… Между тем, сегодня у Марины Владимировны юбилей. И как не воспользоваться поводом, чтобы поведать об этой яркой, очень неординарной женщине то, что она согласилась рассказать сама?

В общем, интервью тоже получилось неординарным. И сноску пресловутую при прочтении в голове держите постоянно.

– Марина Владимировна, попробуем зайти с традиционного… Где и когда вы родились? Ну и с какой целью заодно.

– Исключительно с целью радовать собой мир. Эту цель я преследовала все девять предыдущих месяцев. А родилась в городе Павлодар, в Казахстане. В тысяча девятьсот страшно подумать каком году…

– Семья, конечно, медицинская, так что выбор профессии был предопределен…

– Вообще нет. Семья была из педагогов и технических работников.

– Что ж вас тогда в медицину потянуло?

– Ну так именно потому что в семье педагоги! Мама сказала, что учителем я буду только через ее труп. А вот бабушка очень хотела, чтобы кто-то пошел в медики. Потому что у нее подруга была заведующей кафедрой физиотерапии, и бабушка считала, что работать в белоснежном халате и шапочке – это престиж. (Кстати, в мое первое знакомство с медициной меня обильно обделал маленький ребенок. Как раз когда я вышла в белоснежном халате и шапочке. Но это уже после института.)

– А в мединститут как попали?

– О, вот тут интересно. Училась-то я всегда хорошо, и родители возлагали на меня большие надежды. Но они не знали, что училась я хорошо потому, что учиться мне было лениво, и потому хотелось побыстрее отвязаться. Вообще хотела закончить 8 классов и пойти в секретарши. Но оказалось, что в секретарши с 8-го класса не берут. Да и кто бы мне вообще дал уйти со школы после 8-го класса! Это было лишь желание, которому не дали осуществиться, закрыли тему на корню. Так что закончила все десять классов и твердо решила, что учиться больше не буду. А в это время в нашем местном медучилище открылось отделение зубных техников…

– И вы тут же пошли туда?

– Да, мне тут же захотелось именно туда. Тем более что я в принципе не представляла, что это за профессия. А там на курсе у нас было пять девочек, остальные – взрослые дяди и тети, которые уже работали по специальности и им просто нужен был диплом об образовании. На их фоне мои школьные знания оказались феноменальными, а я стала отличницей. И за время обучения в училище поняла, что я и рабочая профессия – понятия очень разные … Надо бы все-таки пойти поучиться еще.

Настроилась поступать в Куйбышевский мединститут, хотела на стоматологический. Однако оказалось, что по направлениям из Казахстанана этот факультет предпочтение отдается местным национальным кадрам и я не прохожу. Тогда я обиделась и пошла в педиатры, сдав экзамен по химии в Актюбинский мединститут на отлично, плюс мой «красный диплом» из медучилища поспособствовал – конкурс я прошла легко. К тому времени мы переехали в Актюбинск, жили во “врачебном” доме, так что какое-то приблизительное представление о профессии я уже составить могла. По крайней мере, знала, что означает слово “педиатрия”.

Меня, кстати, при таких результатах экзаменов уговаривали пойти на лечебное дело, но я уперлась – если уж нельзя в стоматологию, значит, тогда педиатрия.

И это оказался очень удачный выбор.

На первых курсах в принципе нет особой специализации, все учат одно и то же. Но уже на третьем курсе я поняла, что даже самый «противный» ребенок приятнее самого лучшего взрослого пациента.

– Это почему?

– Потому что дети честные. Когда им плохо, они орут, когда хорошо – не врут, что у них еще вот то-то и то-то. И не придумывают себе лишнего. В чем прелесть педиатрии? Если ребенок болеет – он болеет. Если ему стало легче – он перестает болеть. Вскочил и убежал.

– Есть такой анекдот, как ветеринар пришел на прием к терапевту и говорит – ну, давай, лечи меня. А что беспокоит-то, спрашивает терапевт, что именно лечить? Ну-у-у, разочарованно фыркает ветеринар – так-то и дурак лечить сможет… С детьми, получается, как-то так же?

– Я когда закончила мединститут, получила распределение в районную больницу. Из специалистов у нас там были хирург, педиатр, гинеколог и терапевт. Однажды приходит какой-то мужчина и говорит – здравствуйте, я ваш коллега. Я удивилась – знала, что педиатров в районе мужчин точно нет. А он и поясняет: я ветеринар.

Ну, я обиделась. Коллега тоже мне… А потом, когда у меня однажды заболела кошка и пришлось идти на консультацию к ветеринару, там расспрашивали, как я лечила ее до этого, и говорят – ну отлично, вы все правильно делали, вы ветеринар? Да нет, говорю, я педиатр… еще и неонатолог. Мои пациенты тоже, как ваши, молчат и хлопают глазками.

– Как же вы оказались в наших краях?

– Два года отработала в районной больнице в Кустанайской области, потом в ординатуре, в институте на кафедре ассистентом… Но я всегда хотела уехать. Вот и заявились с мужем в Тольятти.

– Это когда здесь был вазовский бум, энтузиазм и давали квартиры?

– Нет, в 1994 году. Когда уже ничего никому не давали и город слыл криминальной столицей.

– Зачем же тогда именно в Тольятти?!

– Ну не знаю, нам понравилось. Энергичненько тут было. Не скучно.

– И сразу – в Медгородок?

– В Медгородке мне сказали, что вот есть вакансия в приемном отделении, или в поликлинике. Не хотелось ни туда, ни сюда, но знаменитая заместитель по кадрам Нина Васильевна Никушина уговорила именно в приемное – с обещанием, что позже переведут в стационар.

В приемнике, кстати, работать оказалось вполне нормально. Он чем плох? Только тем, что функция доктора там как бы диспетчерская: пациента принял – осмотрел – передал. Мне же надо иначе: взял больного – и ведешь его до выздоровления…

Ну вот, в 1994-м, в аккурат на День медика, было мое первое дежурство в приемнике, в августе 95-го я этим приемным отделением уже заведовала… а потом ушла к знаменитому Н.И. Белому, которого все боялись. Это выдающийся заведующий отделением выхаживания недоношенных детей, высочайший специалист, многих он научил работать… Но характер у него, мягко говоря, был невыносимый.

А у нас была очередная пертурбация-оптимизация, кое-кого сокращали, кому-то надо было идти к Белому – и не хотел никто. Пошла я. И считаю, что не прогадала.

– Вы ведь и в ординатуре специализировались на неонатологии?

– Да, только тогда еще не было выделения такой специализации – неонатолог. А мне “мелкие” всегда нравились больше.

…Потом объединили отделения патологии и грудничков, и я стала заведующей этой новой структурой. Сразу в подчинении оказалась толпа народу, который надо было организовывать.

– Это при роддоме?

– Нет, все это раньше было именно в службе детства, в Межрайонный перинатальный центр этот функционал перевели в 2012-м.

А саму службу детства я возглавила в 2018-м году. Когда ушла из больницы тогдашняя руководительница Н.И.Ковалевская. Не потому что я такая выдающаяся, а потому что заменить ее было некому. Как сейчас помню, что на соответствующем совещании Николай Альфредович Ренц сказал: “Что ж, надо работать с тем, что есть”. Он вроде как не про меня это конкретно сказал, и я не злопамятная, однако память у меня хорошая.

…А еще в промежутке до 18-го года я успела уйти и поруководить Детской многопрофильной больницей в должности заместителя главного врача по медицинской части. Но, скажем так, не нашла удовлетворяющего взаимопонимания с главврачом, потому вернулась назад.

– Во время эпидемии ковида коллектив вашего корпуса вынужденно работал инфекционистами дольше всех из тех, кому пришлось переквалифицироваться. Как это было? Насколько трудно, насколько это отразилось на кадрах?

– На кадрах это отразилось плохо. Кадры, к сожалению, в основном возрастные, а в возрасте мы все боимся перемен. Пока работаем, нам кажется, что уволиться – страшно, потеря стержня. Это держит. Однако бывают обстоятельства, когда уходить приходится, и вот таким обстоятельством стал ковид. Часть людей уволилась, боясь заразиться и не пережить болезнь. Часть ушла в бессрочный отпуск по той же причине. Ждали, когда все закончится, а не кончалось очень долго. Поэтому пришлось найти иной источник заработка или как-то притерпеться к ситуации. И когда корпус вернулся к своей профильной работе, оказалось, что из тех, кто уходил “пересидеть смутное время” не вернулись многие. Естественно, это урон.

Были, конечно, всякие нюансы, были люди-сачки, которые в начале эпидемии больше всех возмущались: “Какая еще красная зона, хотите нас угробить, не обязаны и не пойдем!” А потом, когда стали платить серьезные деньги тем, кто работает в ковиде, стали просить: “Возьмите и меня!”

– Взяли?

– Нет. Еще раз повторяю, память у меня хорошая.

Отмечу, что основная часть коллектива все-таки осталась. Причем люди, которые не могли по возрасту и здоровью работать в ковиде, пошли помогать в патологию новорожденных, реанимацию… все равно приносили пользу как могли.

Я считаю, что ковид – не только для нашей службы, а вообще для всего Медгородка – это хорошая школа, как профессиональная, так и психологическая. Школа командной работы.

– А переквалифицироваться в инфекционистов было легко?

– Ну, в общем, не так сложно, как казалось. Проблема была в том, что в первое время вообще никто не понимал, что мы делаем. Чем лечить, как себя вести, двигаться, как работать в защитных средствах…

– Переболели, наверное, все?

– Конечно. Но не только это было. Когда началось все это обострение, стали закрывать больницы под ковид-госпитали. В частности, в Тольяттинской городской клинической больнице №1 («Гройсмановской») закрыли терапию, а наша уже была закрыта. И к нам одномоментно, в один день, поступило 45 человек с диагнозом “внебольничная пневмония”. Хорошо, что в это же время к нам было переведено гематологическое отделение из 810-го корпуса. Благодаря гематологам, которые что-то понимали в этой “внебольничной пневмонии”, нам удалось все-таки наладить лечение и уход. Ну, представьте, педиатры сидят в приемнике и вчетвером принимают взрослых людей, у которых не только “внебольничная пневмония”, а еще ВИЧ, туберкулез, гепатит, сахарный диабет… и вообще все, что угодно. И бомжей принимают тоже, да. Это после детей, после младенцев… Примерно месяц мы работали в такой ситуации.

Это было до ковида, а потом нас закрыли уже, собственно, на ковид. Но отправляли к нам по маршрутизации… ну, можно сказать, всех. Вот это переключение на совершенно иной контингент для педиатров было самым сложным.

…Выписали вылеченного больного, ему некуда идти. Ну как мы можем выгнать человека, которому негде жить? Коллеги удивляются, он взрослый человек, на улице лето, да пусть идет куда хочет! Но мы ж педиатры, мы же сама забота. Одеваем его, умываем…. Бегаем связываемся с соцслужбами, с приютом, с паспортным столом. Подружились за этот период со всеми структурами. Устраиваем жизнь неприкаянным…

Ну, ничего. Как-то прошли через это. Потом к нам перенаправили неврологическую патологию, пациентов закрытой на ковид хирургии… и в довершение всего еще и роддом. Чтоб не рассказывать долгих саг, скажу одно: мы теперь с моим коллективом можем работать хоть где. По любому профилю.

– После (и во время) ковида прошла оптимизация, часть ваших функций ушла в Детскую многопрофильную больницу и теперь, похоже, многие тольяттинцы не очень понимают, с какими проблемами обращаться к вам, а с какими – туда…

– В возрасте от месяца и старше мы лечим всю педиатрическую патологию. Что касается хирургии – у нас нет детской ТРАВМАТОЛОГИИ. То есть с вот этим вот действительно однозначно в Детскую многопрофильную. Вся остальная хирургическая помощь – острая абдоминальная, гнойная, хроническая – у нас. Там тоже есть, но, скажем, жителям Автозаводского района безусловно удобнее к нам.

– А как к вам можно попасть амбулаторно?

– У нас есть консультативный прием по специальному графику – это через 21-й кабинет, то есть платные услуги. Талоны на бесплатный прием мы отдаем в поликлиники, там их можно взять у участкового педиатра. Бесплатный прием у нас ведет нефролог, и я сама по средам и четвергам с 14.00 до 16.00 веду прием тех, кто пришел с направлением от педиатра из поликлиники. Просто так, с улицы – увы, только платно. У нас нет штата на постоянный амбулаторный прием по ОМС.

– Вы лично какого возраста пациентов смотрите?

– От нуля до восьми лет. Но не просто смотрю, а лечу. Подчеркиваю, почему надо действовать через участкового педиатра: к нам идут С ПРОБЛЕМОЙ, а не на осмотр и первичный диагноз.

– А офтальмологическое отделение, расположенное в вашем корпусе, оно относится к вашей службе? Каким образом, ведь там дети далеко не основной пациент?

– Относятся, так исторически сложилось. Когда-то давно их разместили на пятом этаже нашего корпуса, потом установили там тончайшей настройки оборудование, которое лучше никуда не переносить. И на том этаже есть необходимые им операционные. Вот потому и относятся, раз корпус принадлежит детской службе.

– Вернемся лично к вам. Как считаете, вы системный человек или независимый пассионарий, плывущий против течения?

– В со-че-та-ни-и.

У любой медали две стороны. Если быть все время против течения, то вряд ли ты вменяемый человек. Но внутри у меня с детства есть чувство протеста и ему нужно выходить. В целом я по характеру поперечная, да. Мне необходимо спорить. Но не из духа противоречия, не ради спора, а для вырабатывания истины.

Я не люблю систему нашу за то, что она не любит работающего человека. Не пролетария имею в виду, а людей, которые тянут на себе основной воз функций и проблем какого-то участка работы. Такие есть везде, где работа идет более-менее успешно.

– …И где за этим возом пристраиваются не особо напрягающиеся?

– Беда-то не в том, что они пристраиваются, а в том, что при нашей системе труд их оценивается одинаково с реально работающими, а требований к работающим все больше, и зачастую им от работы уже невозможно оторваться, потому что все встанет, и они же будут виноваты.

– А вы тяжеловоз, что ли?

– Я сачок.

– Который за возом?

– Ну нет! Я такой сачок, который, чтобы побыстрее освободиться, придумывает, как сделать всё лучше и эффективнее.

– Это называется двигатель прогресса.

– Или сачок.

– Да как скажете. Только вы будто себе противоречите местами.

– Ну да, вот такая я противоречивая. Плыть все время против течения считаю бесполезной глупостью, но если по течению тишь да гладь, то так мне скучно, и я обязательно где-нибудь встану поперек.

– Это помогает вам встроиться в систему?

– Если не встроишься в систему, умрешь. Природа – это тоже система, и ее законы учат нас выживать. Лучше, конечно, подстроить систему под себя… но так получается не у всех.

– А какой вы руководитель? Бездушный деспот, заботливая мамочка, кот Леопольд, доверяющий подчиненным делать как им удобнее?

– Сочетание первых двух. За территорией подчиненный может быть мне другом, братом и кем угодно. Но во время работы, если “косячит”, то получит без всяких скидок. Потому что работа есть работа! И ее надо делать хорошо.

– А не обижаются люди за это?

– Обижаются. И даже люди, мнение которых для меня важно. Но если они “косячат”, я скажу им это, и пусть меня не любят. Правда стимулирует.

– Такие принципы, наверное, мешают карьере?

– Знаете, я никогда не хотела быть главным врачом. Хотя и на рядовых должностях почти не была. Как-то так получается, что все время чего-то добиваюсь, даже если не собиралась. Но мне на моей должности хорошо, я человек, который делает себе приятно. А добиваться обязанностей, которые будут отягощать, да зачем это? Я всегда себе говорила еще со школы: “Ну все, теперь не буду больше напрягаться. Если надо что-то делать тихо, незаметно, на троечку тяни лямку…” Но так у меня не получалось никогда. Есть люди, которых, например, в институте никто не замечает, и можно не ходить на лекции, а ко мне сразу какое-то пристальное внимание и попробуй пропусти.

Надо было быть более скромной и серой. Но не выходит.

– Перефразирую Остапа Бендера: Марина Владимировна, как педиатр педиатру, вы детей-то любите?

– В каком смысле? Своих – да. А в целом к детям я отношусь ровно и смотрю на них профессионально.

Понимаете, в работе, в медицине пациента любить нельзя. Почему говорят, что не надо оперировать своих? Потому что дрогнет рука, жалость не даст что-то сделать, а в результате можно пациента погубить. Я люблю не детей, а люблю лечить детей. То есть свою работу. И в этом качестве я намного полезнее для них, чем умиляющаяся душечка.

– А когда едете отдыхать, просите оператора, чтоб вокруг по возможности не было детей?

– Вот да, именно так! Причем не из-за детей, а из-за их родителей. Которые будут их при мне мучить, строить, заставлять и отчитывать, а мне это будет причинять дискомфорт.

– У вас есть какие-то увлечения? Послушаешь вас, вам бы на мотоцикле гонять…

– А я и гоняла. Сейчас, правда, не разрешают, но могу. Зато три года назад освоила горные лыжи. Хорошее увлечение, мне нравится, занимаюсь. Еще бы с парашютом прыгнуть… Хочется, но боязно, чисто по-возрастному. Если сломать ноги, они будут долго заживать.

– Вы, наверное, в юности панком были или металлистом каким? С вашим-то внутренним протестом…

– А вот и нет. Вообще ни в каких неформальных тусовках не участвовала.

– Почему?!

– Да потому что это уже было можно и все сверстники вокруг были заняты этим. А я не люблю делать того, что делают все.

Еще у меня есть русский черный терьер и кошка. И когда я завела собаку десять лет назад, надо ж ее было как-то воспитывать, учиться содержать… в общем, поучаствовала в выставках, и по итогу моя собака стала чемпионом России. Это тоже увлечение было хорошее, что-то новое.

А еще я умею шить, вязать… И да, это не подходит под уже нарисованный предыдущий образ.

– У вас есть мечта в работе и в жизни?

– По работе я хочу, чтобы поднялся авторитет врача. Это даже не про зарплаты… Деньги, по большому счету, ничего не решают, даже в ковиде было видно: те, кто хорошо работал, тот продолжал работать самоотверженно, а другие и при солидных доплатах отлынивали.

У медработников высоких зарплат не было и раньше. Но когда я начинала, слово “врач” само по себе предполагало уважение к его носителю. Сейчас… врач низведен до какого-то уровня, что пациент как в парикмахерской заказывает – мне сделайте вот то-то и то-то, а вот это не надо, а этого вообще не хочу. При этом познания его основаны на паре постов в Интернете, но каждый считает, что этого вполне достаточно, чтоб быть выше врача, учившегося своему делу минимум шесть лет. Нельзя так. Нельзя идти к доктору с настроем “я так хочу”. Врач – это знания, опыт. Я-то вот уже в силу своего характера и опыта могу переубедить и заставить лечиться как надо. Но не все так могут. А в итоге врач не выполняет качественно свою работу, но главное – пациент не получает того эффекта лечения, который должен был. И в этом беда нынешней ситуации. Сейчас многие врачи стараются работать так, лишь бы не было жалоб, а это – не уважать себя. Это не должно быть главным принципом. Качество работы зависит не от угождения, а от моих знаний и опыта.

Любить врача или медсестру не за что, у нас профессия неудобная. Никто не хочет идти к врачам, пока нет надобности, и надобность эта всегда неприятна. Так вот задача врача – принести пациенту ПОЛЬЗУ, а не удовольствие.

Так что в работе я хочу, чтоб поменяли отношение на государственном уровне к тем, кто работает хорошо, и чтоб в обществе поменялось отношение к медицине. Снижается уважение к врачам – снижается интерес идти в эту профессию. Меньше кадров – хуже качество лечения. Этот порочный круг надо рвать.

…А для себя хочу, чтоб у меня все время была возможность пробовать что-то новое. И умереть быстро, без помощи своих коллег.

– Последний вопрос: ваши сарказм и ирония – это средства защиты от мира или нападения?

– Это образ жизни. Я просто так живу, честно.

Источник: Тольяттинская городская клиническая больница № 5