Наша землячка, солистка Бременского оперного театра в эксклюзивном интервью рассказала, как ей поется в Европе.
Вот она пробежала по нашей соцгородской улочке, девчонка в джинсиках, волосы хвостиком, большеглазая и миниатюрная. Вроде ничего особенного, но мы-то знаем, что это не только девочка с нашего двора, а оперная дива европейского масштаба, меццо-сопрано, солистка Бременского оперного театра, и на сцене она – царица Тамара по фамилии Кливаденко.
На майские праздники она прилетела в Тольятти не только с родными повидаться, но и выступила в концертах, посвященных Дню Победы. Поймала Тамару на лету – через день ей уже надо было быть в Москве.
– Тамара, с чего все начиналось? Знаю, ты закончила наше музыкальное училище, но там не было вокального отделения, а была специализация «солист хора».
– Так в училище все равно шли ради вокала. А начиналось все во Дворце пионеров, в музыкальной школе, но я поступила в педагогическое училище. И тут я попала на концерт Спивакова, после него подошла к мэтру за автографом, а у меня с собой были только ноты с песней «Красный сарафан». К нему, кстати, за кулисы немало ребят пришло не только пообщаться, но и себя показать. Я тогда набралась храбрости и попросила не только автограф, но и меня прослушать. Спиваков ответил: сейчас некогда, приезжай вечером перед концертом, послушаю. Вечером я была в ДКИТ задолго до концерта, смотрю, никого нет, начала уже дергаться, но потом потихоньку стали появляться оркестранты. Спиваков вызвал меня на сцену и сказал: «Пой!» У меня и ноги и руки задрожали – страшно было петь перед профессионалами. Но спела тот же «Красный сарафан». Владимир Теодорович сказал, что мне надо заниматься вокалом. А где? В музучилище не было кафедры вокала, только хоровики. Посоветовались с педагогами (отдельное спасибо Лидии Валентиновне Семеновой) и решили, что мне надо идти на теорию музыки, но потом я к обучению присоединила и фортепьянное отделение, и кафедру концертмейстеров, и солистов хора.
– А дальше была Астраханская консерватория…
– Да, мы долго выбирали, но в Астрахани жили родственники, и родители меня отпустили туда с легким сердцем. Пять лет учебы и три года аспирантуры. Но никто не знал, что делать с моим голосом – оказался слишком большим. И тут появилась профессор Елена Михайлова, которая занялась мною всерьез. Она же меня чуть ли не пинками отправила в оперный театр на прослушивание, потому что я-то хотела уйти от пения и стать концертмейстером. Михайлова заставила меня поехать и на конкурс имени Глинки, и на прослушивание к Ирине Архиповой. На конкурсе я стала финалисткой и получила предложение выступить на международном конкурсе. А в это время в Астрахани проходил фестиваль имени Марии Максаковой, и я в паре Николаем Басковым пела арию Ольги в опере «Евгений Онегин». (Кстати, во время трепетного монолога: «Я люблю вас, Ольга…» в зале из публики выкрикивали: «Шарманку давай!») И тут же надо было определяться – где работать дальше. В московском Театре Станиславского набор уже закончился, а в «Новой опере» шел второй тур. Я туда и отправилась. Спела, мне сказали: вы нам подходите, приезжайте на третий тур. Я в ответ: а я не могу, у нас в Астрахани фестиваль, я там с Басковым пою в «Евгении Онегине». Члены комиссии мне говорят: ну, тогда спойте нам из «Евгения Онегина». Не вопрос, отвечаю, дайте ноты. В результате мне сразу предложили в «Новой опере» ставку, а я поехала продолжать «фестивалить» в Астрахань.
– Как у тебя туго все закручено…
– Дальше еще интересней. Я приехала в конце августа в Москву, а в первый свой рабочий день в «Новой опере» подошла к художественному руководителю и говорю: «Мне надо уезжать в Австрию на мастер-класс, а потом у меня запланированы выступления в Германии и Словении». Ничего себе – удивились коллеги, – не успела выйти на работу, как уже уезжает. Но отпустили. И я за это им очень благодарна: мне надо было развиваться дальше. Многие наши российские театры по старинке – репертуарные. Сделают десяток постановок, а потом их и крутят бесконечно. То есть спела раз, другой, третий, а потом уже неинтересно. Да еще проблема: на одну роль ставят по пять-шесть человек, то есть пока до тебя очередь дойдет, забудешь, как ты роль учила. Есть вероятность просидеть в запасных не один год – меня это не устроило бы. Но за счет международных поездок, концертов у меня застоя не было. Да и весь репертуар для меццо-сопрано я в «Опере» перепела.
– Тамара, ты быстро адаптировалась в Европе?
– Нет, конечно. Во-первых, незнание языка – большая проблема. Все, чему меня учили, – это нулевой уровень. Пришлось учиться на лету и английскому, и немецкому, и итальянскому. После контракта в Вене я участвовала в фестивале в Дрездене, где собирали молодых и начинающих со всего мира, около трех тысяч человек. Я вошла в десятку финалистов, тут же появились агенты с предложениями о работе. Один контракт шел внахлест на другой. Утром, например, выступление в Бремене, а вечером уже на другом конце Германии.
– Так где же твой дом?
– Там, где пою. Моталась по отелям, а потом нашла квартирку в Бремене. Помог Интернет, в Германии много русскоговорящих, которые меня выручили и советом, и помощью. Да и в нашей музыкальной среде очень сильна взаимовыручка.
– Ты самостоятельна на сцене или все-таки рулит режиссер?
– Главный, конечно, режиссер. И хорошо, если он разбирается в музыке. Но сейчас пошла мода приглашать в оперные театры драматических режиссеров, которых мы «любовно» называем режоперами. Зачастую они так модернизируют произведение, что только по названию можно догадаться, о чем спектакль. Но бывают и приятные исключения. Мы делали «Летучего голландца» Вагнера по старинной германской легенде, там режиссер перемешал время: и пираты 16 века, и на заднике подводная лодка, но в целом получилось интересно и логично.
– Тамара, так тебе для души что интересно: сольное пение или опера?
– То, что я делаю в данный момент. Вот я пела для ветеранов в День Победы, и для души это было тепло. Надо же вжиться в образ, прочувствовать каждое слово. Если завтра будет опера, то моя роль там будет самым ценным и близким сердцу.
– Господи, слушаю тебя, и голова кругом: постоянные разъезды, разные отели, разные люди. Как это все выдержать?
– Я как раз сейчас ищу золотую середину. Я же сама себе менеджер, и мне хочется не только работать, но и общаться почаще с друзьями, родными, побыть иногда наедине с собой, разобраться в себе – определить цель. Иначе все сведется к суете, можно потерять самого себя, а это страшно.
– Меняем тему, хорошо? Ты довольно давно живешь и работаешь за рубежом, как там относятся к ситуации с Украиной, к России?
– По-разному. Но вот мой наставник, известный режиссер и продюсер, написал письмо Меркель, где осуждал санкции против России. Его подписали более четырехсот человек. И все – люди известные, экономисты, политики. Письмо было размещено в газетах. Шумиха была еще та. А тут еще последовало откровение старого немецкого разведчика: «Мне терять уже нечего, я могу открыто сказать, что в Германии установилась тайная традиция: когда выбирается канцлер, с ним американцы заключают секретный договор. О чем? О том, что канцлер обязан лоббировать американские интересы». Был большой скандал. Но люди и сами видят, как ведет себя Меркель: то она дружит с Путиным, то после визита американского президента разворачивается на 180 градусов.
– А «Левиафан» смотрят?
– Смотрят, но не из-за сюжета, а из-за того, как здорово снят север, какая хорошая операторская работа, а к сюжету очень много претензий, нашли много нестыковок. Я давно не смотрю телевизор, а фильмы выбираю по совету друзей, с которыми у меня совпадение. Не могу смотреть безнадегу, поскольку у меня были ситуации, когда друзья в один момент становились врагами.
– Да ладно! И когда это было?
– Первый раз в классе четвертом. Нам, трем отличникам, разрешили проверить тетради у своих одноклассников и поставить оценки. Я ставила оценки, как мне сказала учительница: одна ошибка – 4, две – 3, какие грубые ошибки, какие нет, тоже объяснили. Я без всякой предвзятости наставила оценок. Но оказалось, что двое других были не столь объективны и ставили оценки по дружбе, так сказать. На перемене на меня ополчился весь класс, нет, не били, они стали тыкать в меня тетрадями, я сначала стояла, потом села, и ребята меня так накрыли толпой, что у меня началась паника, я почувствовала такую ненависть… А учительница ушла из класса, и защитить меня и доказать мою правоту было некому.
Похожая ситуация была в Астрахани, когда директор консерватории подняла расценки в три раза за койко-место в общежитии. И все молчали. А я пошла в профсоюз, подняли документы, люди за мной пошли, а когда все свершилось – ректор отменила свои приказы (они были незаконными, мы это доказали), со мной запретили здороваться, да и сами бывшие единомышленники боялись со мной разговаривать и шарахались как от чумной. Я же засветилась как лидер в борьбе против ректора, и дружить со мной стало, скажем так, опасно. Я стала изгоем. Мало того, мне не дали защитить диплом по теории, завалили уже на выборе темы диплома. А дело-то пошло дальше: там за нами поднялась медицинская академия, рыбный техникум, где тоже незаконно подняли цены в общежитиях.
– Да, Тамара, характер у тебя еще тот, твердый.
– А иначе у меня ничего бы не получилось в жизни.
Галина Плотникова, “Площадь Свободы”