Пальцы

Большой путь маленького музыканта.

Я всегда обращаю внимание на руки человека. Кому-то важно лицо, кому-то – фигура, рост, а мне – руки. Я так устроена, что чувствую человека по его рукам – энергетику, темперамент, характер. Так, я влюбилась в своего мужа, увидев его руки – тонкую кисть и длинные нервные пальцы. Руки пианиста или хирурга.

Как оказалось, музыкантом он не был, хирургом тоже, профессия самая прозаическая – токарь. Но его руки виртуозно владели станком, он мог выточить любую самую замысловатую деталь благодаря особой чувствительности пальцев, ведь он плохо видел, был почти слепой. Пальцы были его глазами, ими он ощупывал деталь, знал, куда вести станок. Он был художником станка!

Наверное, я встретила этого человека на своем пути для того, чтобы родить дочь. Именно такую. Потому что иначе у нее не было бы столь прекрасных рук. Как у отца. Тонкая кисть, длинные тонкие пальцы.

У меня же обычные руки – запястье тонкое, а вот ладонь довольно широкая, пальцы короткие. Зато от рождения тонкий музыкальный слух, и я могу подобрать по слуху любую мелодию – хоть на пианино, хоть на аккордеоне. И красивый голос – в маму. Я могла бы стать музыкантом, но не стала, увы… Не хватило трудолюбия, упорства, я не ставила такой цели – растекалась река желаний.

Так вот в нашей дочери все это гармонично соединилось – мой слух, музыкальность предков и пальцы отца. Плюс в ней оказалось то, чего не было ни у меня, ни у мужа – упорство и величайшая работоспособность.

Сыграл свою важную роль в жизни моей дочери еще один предмет – пианино. В свое время я с трудом закончила музыкальную школу, мелодии подбирать научилась – и на этом все. Инструмент использовался мною только на семейных вечерах, чтобы подобрать простейший аккомпанемент к прекрасному голосу моей мамы или чтобы расположить к себе своих ровесников, наиграв им модную песенку.

Потом случилось великое переселение 90-х, когда из братской Советской республики побежали кто куда евреи, немцы, русские. Квартиру, мебель – все распродавали за бесценок. Но что-то тогда удержало меня от желания оставить «Элегию», ведь пианино транспортировалось особенно трудно, да и могло попортиться в долгой дороге в пыльном контейнере, куда мы погрузили только самое необходимое. Но я посчитала, что эта вещь – необходимая!

Потом пианино еще не раз путешествовало с нами по съемным квартирам, пока не обрело своего постоянного места – в городе на Волге, в маленькой, но своей, квартире, став украшением, центром, гордостью самой большой комнаты – зала. Конечно, оно было безумно расстроено, что, впрочем, не мешало мне устраивать музыкальные вечера на каждый праздник, в каждый день рождения, где мы по-прежнему пели романсы, Анну Герман, Есенина… Не тогда ли зародилась в моей дочке потребность жить в окружении звуков, музыки, но, скорее всего, еще раньше – с моих колыбельных, которые пела своим звенящим, как хрустальный бокал, голосом.

Моя дочь села за инструмент в пять лет, взобравшись на стул, болтая ножками, прикоснулась своими тоненькими прозрачными пальчиками к клавишам и… больше не вставала. Волшебство рождения мелодии – это было потрясением для моей впечатлительной, эмоциональной девочки. Желание извлекать эту гармонию звуков из простого прикосновения к клавишам становилось все сильнее, все настойчивее. Поначалу я наблюдала этот интерес совершенно спокойно – все дети хотят побренчать на пианино, для всех это любопытно, забавно, но они остывают, когда приходит время серьезных занятий, понимания, что музыка – это труд. Я никогда бы не стала заставлять своих детей заниматься музыкой насильно, из-под палки, как это делали мои родители, за что лично я им очень благодарна, потому как маленький человек еще не знает себя, не понимает, что ему в жизни пригодится.

Но мою маленькую дочку не нужно было заставлять – она обучалась игре на пианино с большим прилежанием. Первая учительница – молодая красивая женщина, выпускница консерватории – просто любила мою дочку и любила музыку. Вторая много внимания уделяла технике, мастерству, проявив казавшуюся мне тогда чрезмерной требовательность. Она редко хвалила дочь, часто ругала, указывая на ее слабые места. Дочка приходила расстроенная, чуть не плача, но упорно долбила гаммы, развивая пальцы. Не получалось, она злилась, но играла их снова и снова. Потом – этюды Черни. Соседка снизу бегала к нам без конца, умоляя не играть, потому что у нее мигрень. Сейчас она раскланивается со мной, каждый раз спрашивая, ну когда же приедет моя дочь, «так хочется послушать, она так прекрасно играет»…

Третья учительница была опытным преподавателем, взрастившим многих учеников, чей дальнейший жизненный путь был связан с музыкой или с чем-то другим, но непременно успешным. Что-то она в моей дочери разглядела. И стала для нее больше, чем просто учитель. До сих пор она для нее – вторая мама. Она разбудила в девочке здоровое тщеславие, теперь нудные гаммы, надоевшие этюды, бесконечный тренаж пальцев имели конечную цель – конкурс, было к чему и куда стремиться.

И вот – первый городской конкурс юных пианистов. Моя девочка – как Золушка на первом балу – тоненькая, в красивом бальном платье, пушистые волосы стянуты в высокий хвост, подвижная, лучащаяся от возбуждения и счастья. Помню, как катились по моим щекам слезы, просто бежали ручьем – от переполнявших меня чувств – восхищения музыкой, гордости, что это чудо творит моя дочка своими длинными хрупкими пальчиками…

Это была наша первая безоговорочная победа, за ней последовали другие конкурсы в других городах. Наступил момент, когда наша учительница, наша вторая мама, призналась мне, что уже не может дать моей дочке ничего, что в родном городе она достигла потолка и ей нужно учиться дальше – в Москве.

Столица ошеломила размахом, масштабами. Центральная музыкальная школа вызывала трепет и благоговение. Ничего не могу сказать плохого о школе, нас прослушали все, к кому мы обращались. Но лишь один из преподавателей честно сказал, что «с улицы здесь не берут». Поступить может только тот, кто будет год платно заниматься с преподавателем школы, а для этого нужно не только платить немаленькие деньги, но и снимать жилье, на что-то жить, где-то учиться. «Есть у вас такие деньги?» – прямо спросил он. Нет, таких денег у меня не было. Тем не менее экзамены мы все сдали, только на сольфеджио получили мало баллов, и потому дочь могла поступить только на платное обучение. Потянуть такую умопомрачительную сумму я не могла.

Но моя дочь уже заразилась Москвой, в нее вселился зуд, когда ну хочется учиться – и все! Хочется жить музыкой, дышать ею, а все остальное – второстепенное. Она встретила здесь таких же одержимых, как она, детей, из такого же теста вылепленных, а это значило – общие интересы, коллектив, общая тусовка. Это был мегаполис с большими, чем в провинции, возможностями, с консерваторией – храмом музыки, желанной тогда еще такой далекой целью, путеводной звездой.

Дочку приняли в музыкальную школу при консерватории, называемой в народе Мерзляковкой, получила место в общежитии, природная общительность и открытость помогли ей быстро адаптироваться к отсутствию рядом мамы, отца, брата, зато она приобрела здесь подруг, друзей, единомышленников, а меня в какой-то степени заменила преподавательница – везло моей дочери на наставников. Потом четыре года учебы в колледже.

Ступенька за ступенькой, дочь поднимается все выше по крутой лестнице на пути к мастерству. Предела совершенству в музыке, как известно, нет, есть музыкальные произведения, которые покоряются лишь единицам, сколько бы ни учился…
Год, когда дочь поступила в консерваторию, был очень тяжелый. Борьба за возможность учиться в Московской государственной консерватории – альма-матер музыки – велась нешуточная. Можно себе представить, какой был конкурс, ведь сюда съехались самые талантливые молодые люди со всей России. Как попасть в число счастливчиков, которым повезет здесь учиться?! Дочь жила в колоссальном напряжении, каждый экзамен – на пределе возможностей, испытание нервов, здоровья, выдержки. К тому же вся ее группа из колледжа очень сильные музыканты, есть ярчайшие, будущие лауреаты вершины музыкального Олимпа – конкурса Чайковского.

В день, когда случилось это знаменательное событие, к которому дочь так упорно шла многие годы, умер ее папа. Он не дождался одного дня до ее поступления. Но думаю, он знал, что дочь поступит, не сомневался в этом ни минуты – он как никто другой верил в нее.

…И снова – труд по много часов, слезы недовольства собой и редко – удовлетворение своей игрой. У нее и здесь хороший преподаватель. Он тоже разглядел в моей дочери что-то, что позволило ему выбрать ее из других, не менее, а может, более талантливых молодых людей. Что? Длинные хрупкие пальчики, бегающие по клавишам, способные трогать сердца…

Первый сольный концерт – в библиотеке, в клубе любителей классической музыки. Слушатели – преимущественно люди преклонного возраста. Пришли в выходной день, несмотря на плохую ветреную погоду, интеллигентные и трогательные. Дочь – худенькая, как тростинка, платье в пол красивое с открытыми руками и плечами – из синего шелка, волосы убраны назад, она взволнованна, возбуждена. Она волнуется всегда, перед любой публикой.

Склонилась над роялем, прикоснулась длинными тонкими пальцами, будто пробуя, будто привыкая, а потом погрузилась в иной – свой – мир – мир чувств, выраженных звуками, – сегодня это были классик Бах, бунтарский и страдающий Бетховен, завораживающий мелодичностью Шуман и парадоксальный обезоруживающий Прокофьев. Все наизусть. Одна забытая нота – и картинка бы сломалась, фальшь как во время спектакля, но более заметная, потому что нарушилась бы гармония звуков. И снова, как в детстве, – особая мелодичность звука, гармония, но уже появились сила звука, техничность – мощь, это слышно в Прокофьеве, иначе Прокофьева не сыграть.

Море аплодисментов, крики «браво». Исполнение на бис не заявленной в программе пьесы – и… концерт окончен. Только тогда я увидела, как измучена моя дочь, что она еле держится на ногах. От волнения она не спала три ночи.

Пусть мы не будем знать про кровь, пот и слезы – пусть эти составляющие искусства останутся за кадром для нас, зрителей и слушателей, за занавесом. А мы будем видеть только длинные тонкие пальцы, бегающие по клавишам, извлекающие звуки, способные трогать сердца, высекать огонь из души человеческой, слезы счастья…

Елена Мишина

фото: Площадь Свободы

Площадь Свободы