«А как там Дроздова?» — спросили меня недавно в одной дружеской компании. «А что Дроздова? У нее все хорошо, забот невпроворот, живет в согласии с собой». Я ответила, но понимаю, что вопрос о Наталье Степановне не случаен: театр «Колесо», в котором она служила почти 25 лет, оказался для нее колесом фортуны, которое крутилось-крутилось, да и выкинуло народную артистку из театра. С тех пор прошло больше двух лет, страсти поутихли, но раз поклонники интересуются судьбой любимой актрисы, самое время с ней встретиться.
— Наталья Степановна, что сейчас вас держит в тонусе, о чем главная забота?
— Мои ученики (Дроздова заведует кафедрой «Актерское мастерство» в ВУиТе). И нынешние, и бывшие. Это и работа, и отдушина. Ребята приходят самые разные, иной раз попадаются и такие, которые вообще понятия о театре не имеют. Насмотрелись сериалов по телевизору и решили: а что, мне слабо, что ли, пойду в артисты. А потом я вижу, как они преображаются, как впитывают в себя театральную культуру, они начинают ходить в театр, начинают понимать искусство — это ли не радость для педагога? Вот попал на первый курс мальчик с улицы, а к четвертому глядишь на него и радуешься: нашел-таки себя. Сейчас у многих небрежная речь, поэтому приходится начинать с азов: учить правильно говорить. Приходит первый курс и думаешь: о, Господи, сколько работы, надо всю эту гору вычищать, вытаскивать из каждого органику, искренность, многие ведь приходят из самодеятельных коллективов со своими понятиями об актерском мастерстве.
— То есть вы занимаетесь огранкой своих студентов?
— Наверное, так. Это очень тяжелая работа, но она приносит удовлетворение. И даже счастье, когда видишь, какое преображение произошло за годы учебы с человеком. У него светятся глаза, он становится красивым… Да-да. Это как с женщиной, которая приходит в салон неухоженной, а выплывает оттуда королевой. Я наблюдаю, как мои ученики во время учебы меняются внутренне, уходит все наносное, они начинают читать, анализировать, думать, а как только пошли эти изменения, я вижу: из лягушки появляется царевна.
— А вы за своими учениками следите дальше?
— Конечно. Вот недавно была в Москве, меня встречал в аэропорту Максим Важов, потом примчались Света Саягова, Наташа Ахметова. Со многими я переписываюсь по электронке, одна из моих выпускниц, Дарина Умнова, сейчас учится во ВГИКе и скоро приедет в гости — покажет свою первую работу — фильм. Общаюсь с Мурневыми, Лешей Солодянкиным. Игорь Супрунов сейчас в филармонии. Те, кто остался в городе, меня не забывают.
— Наталья Степановна, и все-таки: тоска по сцене есть?
— У меня скорее тоска по зрителю. И дело здесь не в цветах или признаниях. Есть минуты, даже мгновения особой напряженной тишины, когда актер и зрители становятся одним целым, ты сливаешься с ними, мы на одной волне. И мне не хватает именно таких вот ощущений. Но театр снится какими-то фрагментами, ситуациями.
— Выглядите вы всегда классно, но как пенсионерка пенсионерке скажите, не было искушения махнуть на все рукой и чуток расслабиться?
— Не дождетесь. Я на лавочке со старушками сидеть не стану. Во-первых, меня в тонусе держат мои ученики. А мои ребята не дают стареть, они хотят видеть меня всегда в форме. И мне стыдно перед ними распуститься, выглядеть неопрятной.
Во-вторых, у меня много встреч, я же член общественного совета района, состою в женсовете при мэрии и консультационном при думе. Даже сын Ярослав приехал из Москвы (он там учится в Щепкинском училище) и первым делом спросил: а почему ты не сделала маникюр? Ну я и помчалась красоту наводить. Делаю зарядку, хожу в бассейн.
— Ученики, друзья, сын…
— Еще две кошки, которые со мной живут. Они мне утром прямо в кровать одуванчики приносят. И потом я научилась приглядываться к мелочам, ценить мгновения: вот недавно у крыльца роза зацвела, я ее погладила, поговорила. А раньше просто пробежала бы мимо.
— Наталья Степановна, все мы родом из детства. Так или иначе с возрастом мы все чаще возвращаемся воспоминаниями в то беззаботное время. Что вам помнится из детских лет?
— Рояль из снега, который мне сделал папа. Я же жила в Карелии, у Полярного круга, где северное сияние как подарок природы. Вот во всей этой красоте мне не хватало музыки, и я очень хотела научиться играть на пианино. Много денег в семье не водилось, но все-таки я родителей подбила на покупку пианино. Но перед этим папа измерил дверь, а у нас был маленький сруб из двух комнат, и по всему выходило, что пианино даже в дверь не пройдет и ставить его негде. Я расстроилась до слез. Но папа у меня был рукастый, и он мне вылепил на огороде из снега настоящий рояль — с крышкой, стульчиком, с клавишами. Папа был учителем физики и черчения, поэтому идеально сделал инструмент в натуральную величину, благо снега было много и морозы хорошие. Мне было семь лет, но я прекрасно помню, как я выходила ночью, садилась за рояль, перебирала пальцами в варежках студеные черные клавиши, а вокруг играло северное сияние. Много позже я думала, как бы повторить вот эту ситуацию на сцене: маленькая девочка за снежным роялем «подыгрывает» цветам северного сияния.
— Да уж, приходит время, и на мир смотришь совсем другими глазами. Наталья Степановна, а чему вас жизнь научила? Сложностей и трудностей ведь было много.
— Наверное, ничему. Потому что я давно живу с мыслью: что бы ни происходило, надо уметь прощать и понимать. Людей надо понимать, тогда будут понятны и их поступки. А судить за эти поступки? Это уже божье дело.
— То есть вы умеете держать удар? Ко всему относитесь философски, даже когда вас щелкают по носу, то есть по самолюбию?
— Я бы не сказала, что умею держать удар. Я человек эмоциональный, всегда переживаю, может появиться и ненависть, и неприятие. Но потом понимаешь, что это лишнее, оно мне не надо. И я абстрагируюсь от ситуации, от неприятного человека. Но я совсем не мать Тереза, которая умела прощать.
— Но копилочка с обидками в памяти все-таки есть?
— Есть. Но я стараюсь ее не открывать…
— Наталья Степановна, при всем моем уважении: на степенную матрону вы не тянете.
— А я и не хочу ей быть. Я легка на подъем, я за любой кипиш, кроме голодовки.
— Наталья Степановна, а замуж вас не звали, ведь давно вдовствуете?
— Звали, и неплохие люди. Но второго Глеба Борисовича я не встретила. Он как был для меня главным в жизни, так и остался. Он же был как целый космос. С ним была такая жизнь, что все остальное выглядит мелким и пустым. И мне хватит на всю оставшуюся жизнь тех ощущений, которые я пережила с Глебом Борисовичем. Я уже не смогу так любить. Я и сейчас с ним советуюсь. В этом году ему бы исполнилось 75 лет, мы готовим программу, посвященную Дроздову, думаю, мне помогут и бывшие ученики Глеба Борисовича, и друзья. И мне не одиноко.
— Наталья Степановна, ваш спектакль «У войны не женское лицо», как я поняла, был данью памяти вашим родителям-фронтовикам? Кстати, кто его спонсировал?
— Средства выделил общественный совет Центрального района.
— Родители на войне познакомились?
— Нет, уже после войны. Моя мама жила в Карелии и мечтала выучиться на детского врача. Но началась война, и она тут же отправилась на курсы связисток. Закончила их и ушла на фронт, так и была связисткой до конца 44-го года: после тяжелой болезни ее мобилизовали.
Моя мама была маленькая, юркая, и когда надо было раскатать катушку с проводом перед боем, посылали только ее. Она была неуловима и неприметна, как мышка. А однажды ее отправили с донесением на другой берег, она хорошо плавала, ей привязали на грудь непромокаемый пакет и приказали: тихо переправиться на берег и передать очень важные сведения в часть. Дело было рисковое: на изгибе реку контролировали немцы, постоянно запускали сигнальные ракеты. И любой всплеск мог спровоцировать шквал огня. Но мама справилась, как она сама говорила: «Я лучше плаваю, чем хожу». Мне вот так трудно представить: ночь, река, рядом фашисты, и девчонка плывет на свой страх и риск. Потом ее не раз посылали с такими заданиями в части, где не было связи. Она у меня была очень красивая: глаза черные, как смородина, косы до пояса, она из цыган. А голос какой мощный, она в своем отряде была запевалой. После мобилизации она стала работать в райвоенкомате в Архангельской области, там и познакомилась с отцом. Кстати, папа вообще не любил рассказывать о войне: его призвали в 42-м году в мае, а в сентябре он получил тяжелое ранение в легкое и его комиссовали. Вот как ни странно это звучит, но он стыдился того, что так мало повоевал. Когда ему пришли вручать орден боевого Красного Знамени, он просто спрятался — считал, что не заслужил награду. Маме потом сказал: «Мне не надо этот орден, я его не достоин». И потом никогда его не надевал, хотя очень долго отходил после ранения, рука долгое время висела плетью — сам ее разрабатывал…
— А отец откуда?
— Когда началась война, он учился в Дальневосточном университете на физмате. Со второго курса его призвали: сначала учебка, а потом лейтенантом на Карельский фронт. После ранения там и остался, а вскоре и встретился с моей мамой. Отец хотел стать ученым-физиком, мама — врачом, но война поломала все их мечты и планы. Отец стал преподавать в деревенской школе, а мама была телефонисткой на узле связи. Наша Великая Победа в войне — это высшая справедливость. И она доказывает, что зло все-таки наказуемо, редко, но наказуемо. Мне кажется, в наше время справедливости стало меньше.
Наталья Степановна Дроздова, народная артистка России, единственная в своем роде, обожаемая многочисленными зрителями и учениками. Родом она из карельского села Лоухи, училась в Воронеже, там впервые вышла на сцену и почти 25 лет блистала в нашем театре «Колесо». И конечно, в ее жизни случился человек, который перевернул сознание провинциальной девчонки и открыл не только целый мир, но и помог раскрыть себя. Я говорю о Глебе Борисовиче Дроздове, основателе театра «Колесо» и супруге Натальи Степановны.
фото: Площадь СвободыГалина Плотникова, «Площадь Свободы»